На бакугофест мне много чего хотелось написать, но в последнее время с идеями у меня не айс. Я подумывала о коротеньком драббле с выпавшим по лотерее персонажем, но оно как-то все не писалось, так что я отложила его до лучших времен. Возможно, до лебединого феста, если будет
Конкретно этот фик, точнее его идея и первая тыща слов, у меня уже давноооо. Аж с самого зфб. Изначально сие было очень распухший драббл, в котором я просто не смог остановиться страдая Бакуго
Я давно хотел написать какую-нибудь депрессивную серость, где депрессия постепенно смазывается и персонаж не то чтобы преодолевает ее, но его попускает. Ну и просто было интересно немного попрепарировать сложные чувства Бакуго
Хотя в процессе я немного увлекся этим, и вышел какой-то околопреслеш, все же настаиваю, что это джен. Был имКонечно, мой старый друг дедлайн попортил мне все немного, навеяв сумбурности и провисаний, но хей, я наконец-то закрыл старый гештальт! Очень приятно дописывать старые фики, оказывается Крч, я ни о чем не жалею
Название: Used to be
Автор: Professional Hero
Пейринг/персонажи: Бакуго-центрик, Мидория Изуку
Персонаж месяца: Бакуго Кацки
Тип: джен
Рейтинг: PG-13
Жанр: ангст
Размер: 4225 слов
Саммари: Все, чего ему хочется - это закрыть глаза и заснуть. Может быть, когда он проснется, все произошедшее дерьмо окажется жалким кошмаром.
Дисклеймер: Boku no Hero Academia © Kōhei Horikoshi
Предупреждения: оос, невычитано, нецензурная лексика, сюжет почти весь сплошная рефлексия, спойлерИзуку умер
читать дальше
- Все в порядке, - сорванно шепчет Деку с перебитой гортанью.
Нихуя не в порядке, думает Кацки.
- Рот закрой. Нихуя не в порядке, - говорит Кацки.
Сраный Деку смеется, и неестественно яркая, словно ненастоящая, кровь хлещет из его горла, пузырится на губах и слезами выступает на ресницах. Сейчас бы сказать что-нибудь глупое, но обнадеживающее - правильное, однако Кацки просто не может выдавить ничего подобного. Вместо этого он заставляет себя опустить взгляд на чужую грудную клетку, и тут же отводит. Потому что там гребаное месиво из крови, отделенной от крошева костей плоти и праха.
Чудо, что Деку может говорить. Чудо, что он вообще еще жив.
Но вот в том, что случится еще одно чудо, и он выживет, Кацки не уверен.
Глаза жжет от пыли, стоящей вокруг столбом, и Кацки зажмуривается. Перед глазами плывут огненные круги. Он тоже потерял много крови. С трудом разлепив разом потяжелевшие веки - нельзя терять сознание - он сталкивается взглядом с Деку. Тот явно на пределе, но все еще пытается что-то сказать.
- Кач... чан, пожалуйста...
Кацки хмурится и уже готовится велеть ему заткнуться и ждать медиков во второй раз, когда Деку шумно сглатывает, и выдавливает:
- П...п-причуда.
В голове взрывается понимание, а глаза застилает пеленой бешенства. Он громко рычит, не обращая внимания на пульсирующую боль в собственных ребрах, и яростно выплевывает:
- Иди на хуй, Деку. Сдохнуть хочешь?!
Ублюдок Деку смотрит на него с непонятным слезливым выражением лица, и улыбается.
******
Кацки просыпается в палате под мерный писк больничных аппаратов. Едва открыв глаза, он натыкается на тяжелый взгляд детектива Цукаучи, и этого достаточно, чтобы понять: чуда не случилось.
Тут же удушающей волной накатывает оглушительная усталость, и все, чего ему хочется - это закрыть глаза и заснуть. Может быть, когда он проснется, все произошедшее дерьмо окажется жалким кошмаром. Тупым сном.
Но Цукаучи замечает, что он проснулся, и, разумеется, никуда не уходит. Кацки хочет послать и его и его устало обреченный вид далеко и надолго, но стоит только попытаться открыть рот, как глотку дерет так, словно в нее набили колотого стекла. Цукаучи с равнодушным видом смотрит на то, как он силится выкашлять гортань, а затем подает стакан воды. Дожидается пока он прочистит горло, и странно сдавленным голосом наконец спрашивает.
- Я не взял ее, - почти зло хрипит Кацки, и отворачивается.
Он не хочет об этом говорить. Как и видеть кого-либо. Детектив Цукаучи, кажется, удовлетворяется ответом, и тихо выходит.
Несмотря на это, заснуть больше не получается и Кацки лежит, тупо уставившись в стену, пока не приходят врачи.
*******
На поминках Кацки не плачет, как Киришима, и его не пидорасит как Тодороки. Он не знает, что вообще делать и как себя вести, потому что по сути ему просто никак.
Глухо ноют еще не конца сросшиеся ребра, ушибленные внутренности, сломанная рука. Раздражающе стягивает глотку черная удавка галстука. Давят на нервы слившиеся в сплошной поток назойливые плач и тихие всхлипывания.
Притащившая его сюда мать стоит вдалеке, пытаясь утешить рыдающую Мидорию-сан (называть ее "мамашей Деку" почему-то никогда не получалось даже в мыслях). Кацки уже наскреб кое-как ту крохотную часть себя, что не была чертовым сукиным сыном, и выразил ей свои соболезнования. Так что теперь ему хочется только свалить как можно быстрее.
Когда к ним подходит какой-то мужчина, Кацки не сразу понимает кто это. У мужчины сгорбленные плечи, спутанная копна кудрявых волос и едва различимые веснушки на бледном костистом лице. Кацки никогда еще не видел папаши Деку, и пиздец как несмешно, что впервые это случилось на его же похоронах. Впрочем, Кацки все равно даже не подходит к нему.
Тот, кого можно было назвать отцом Деку по праву, уже шесть лет как лежит в земле.
На поминках Деку собралась гребаная толпа: будто пришел каждый, кого тот когда-либо спасал. А может быть, так оно и есть. Кацки, в общем-то, нет до них дела.
Остаток церемонии он молча пялится на урну с тем, что когда-то было Деку, и никак не может поверить в реальность происходящего.
*****
Впервые это происходит в тот же день. Кацки приползает в свою полупустую квартиру, ненормально усталый, сам себе напоминая заползающего в берлогу пришибленного зверя.
Он проваливается в тяжелое душное болото, стоит только ему уложить гудящую голову на подушку. Долго беспокойно вертится, скручивая простыни, пока чернильная темнота перед глазами постепенно не сходит, расплываясь, и вытесняется глянцевой картинкой сна.
Ему снится церемония выпуска из Юуэй. Воспоминание-сон реалистично до болезненной рези в глазах.
Перед ним заново проносятся, вызывая смутное беспокойство, необычно умиротворённая улыбка Айзавы, радостные крики опьяневших от счастья одноклассников и невыносимо сильное, несмотря на свою невозможность, ощущение присутствия Олмайта.
Счастливая улыбка гребаного Деку, с его вконец заебавшим: давай постараемся, Каччан.
Просыпается он даже более разбитым, чем ложился.
******
Его раны излечиваются всего через две недели после смерти Деку. Все это время он с нетерпением ждет восстановления. Ему кажется, как только это произойдет, что-то наконец изменится.
Когда это происходит ничего не меняется. Реальность все так же кажется неестественно заторможенной. Дни проходят мимо, как если бы он торчал на дне реки, под толстым слоем воды. Словно он до сих пор спит и никак не может заставить себя проснуться.
Некоторое время он пытается работать в обычном темпе, но что-то мешает ему сосредоточиться. Чувство неправильности все нарастает, пока до него не доходит - Деку.
Его все еще много. Слишком много. О нем говорят и плачут везде: на улицах, в метро, в телевидении и интернете. Тысячи голосов сливаются в одно сплошное "Деку, Деку, Деку".
Но не в геройской сети. Она кажется ненормально пустой без своих надоедливых уведомлениях о том, что герой Деку берет дело, герой Деку выполнил взятое дело, что герой Деку случайно спас кого-то...
Кацки однажды замечает это, и с тех пор не может выкинуть из головы. Ему приходится прикладывать усилия, чтобы не проверять то и дело экран. А мысль, что ему больше не с кем соревноваться - никто не дышит в затылок, остервенело наступая на пятки - оглушает не хуже удара поддых. Чувство несоответствия не уходит, а только усиливается.
Кацки переводится на Хоккайдо. Идиотская, на первый взгляд, идея. Да и на второй с третьим тоже. Оправданием переводу послужили тренировки по развитию пределов причуды в условиях низких температур. Настоящую причину Кацки назвать не может, да и не хочет.
Хоккайдо бесит его с первой же минуты, как он ступает на его землю. Здешний собачий холод пробирает до костей, и Кацки ненавидит его. Так же, как ненавидит деревенеющие на ветру сухие ладони, мечущиеся от страха глаза местных недозлодеев и фальшиво-дружелюбных недогероев.
На Хоккайдо ночи кажутся ненормально длинным, хотя Кацки уверен, что на их широте это невозможно.
Но ночи длинные, и сны тоже.
Чем более замыленной смутной дымкой покрывается явь, тем четче и детальней становятся сновидения. Ему снится Юуэй: с ее просторными светлыми классами, шумными коридорами и мельтешащим тут и так Деку.
Каждый раз он просыпается до крайности переполненный препаршивейшим чувством глухой тоски.
Кацки ненавидит эти чувства, но даже ненависть кажется будто бы ненастоящей и припорошенной пылью.
******
В итоге Хоккайдо нужен всего месяц на то, чтобы в край его заебать. Он возвращается в Токио, и Урарака первая, кого он встречает по приезду.
Они нос к носу сталкиваются на патруле, и он почти вздрагивает от неожиданности. Слившаяся с посеревшим миром Урарака вызывает смутное отвращение.
Ее волосы выглядят короче, чем он запомнил, а лицо уродуют свежий шрам и насквозь фальшивая улыбка. Она растягивает в ней губы, кивая: все в порядке. То, что нихуя не в порядке разглядел бы даже слепой.
Он дергает плечами. Его не ебет. И именно потому что его не ебет, он тащит ее в ближайший бар - надираться вдрызг.
Утро встречает его лежащим на полу, с раскалывающейся от похмелья головой - главной причиной почему он, блядь, не бухает. Зато, к счастью, он полностью одет. Сучка Урарака мертвым сном дрыхнет на диване, с которого он, видимо, наебнулся ночью. Она тоже полностью одета, и одного этого хватает на то, чтобы выбить из него вздох облегчения.
Он уходит в душ, чтобы по возвращению обратно найти ее по-хозяйски сидящей на единственном в кухне стуле, с бутылкой в руках. Глаза у нее все еще стеклянные, но, как ему кажется, по большей части от головной боли. Теперь она не улыбается - кривит горько губы. Он делает вид, что не замечает ни этого, ни ее слез, и только грубо отбирает бутылку.
- Не тебе одной хуево.
Кацки и сам не уверен, относится ли это только к похмелью, поэтому когда она со слишком опустошенным видом кивает, отдает выпивку обратно.
В тот же день во всех газетах пестрят уебищные заголовки на тему того, как скоро Уравити оправилась после смерти Деку, и как быстро подхватил эстафету всегда питавший к нему неприязнь Граунд Зеро.
Кацки тошно от того насколько хуево это звучит само по себе, и он не сдерживается, взрывает камеры с микрофонами пары-тройки особенно обнаглевших уебков.
В тот же вечер ему названивает Очкарик. Голос у него самый что ни на есть суровый, совсем не тот дрожащий писк, с которым он зачитывал свою речь на похоронной церемонии. Очкарику интересно, настолько ли Кацки мудак, чтобы "воспользоваться состоянием Урараки-сан". Это так смешно, что в первые секунды он не может понять, действительно ли Очкарик не осознает насколько это, блядь, нелепо. Кацки, например, понимает. Именно поэтому Кацки громко ржет в трубку, и шлет его нахуй несколько раз. Напоследок он добавляет, что сучка Урарака куда опасней, чем Очкарик вообще только может себе представить, и нужно быть полным долбоебом, чтобы "воспользоваться" ей.
А Кацки далеко не долбоеб.
Разумеется, он также не говорит, что для этого нужно быть еще и куда большим ублюдком чем он на самом деле является. Едва ли кто-то ему поверит.
****
Журналисты сходят с ума, выспрашивая у него подробности "отпуска", "отношений" с героиней Уравити и "мнения" о том, как теперь героям быть. Кацки раздражается и кричит, но все это кажется странно наигранным. У него не получается разозлиться по-настоящему. Чувствующий себя сраной пустышкой, он вяло огрызается на вопросы и отделываетсяпустыми ругательствами, пока счетчик взорванных камер продолжает расти.
В какой-то момент (примерно тогда же, когда журналисты начинают доебываться до их с Деку "давней вражды и вроде бы дружбы") ему даже становиться интересно, какого хуя с расспросами о нем лезут именно к нему. Тот же Тодороки был все еще выше его в рейтинге, и с Деку они были куда как ближе, поближе даже, чем Деку с Ураракой. На взгляд Кацки, если с кем-то у Декуи могли быть "отношения", так это именно с ним. Но о нем ничего не слышно уже довольно давно.
Почему, он понимает, когда встречает его впервые после своего "отпуска".
Тодороки выглядит мертвым. В смысле, действительно, действительно мертвым. У него пепельное лицо, слои бинтов, лабиринтами тянущиеся под ворот и рукава одежды, пустой и совершенно бессмысленный взгляд.
Он напоминает несвежий труп, который, наверное, забыли похоронить еще в день смерти Деку, и это блядски пугает.
Они попадают на совместную зачистку одного из сотен раскиданных по Токио складов с какой-то нелегальной хуетой. И хотя Кацки всерьез ожидает, что тот и двигаться будет как ебанный мертвец, отыгрывая роль бесполезного балласта, в бою он куда больше чем раньше похож на идеально отлаженную бесчувственную машину. С заданием они справляются минут за двадцать максимум.
Вернувшись домой, Кацки еще долго разглядывает в зеркале собственное отражение. Из головы никак не получается выкинуть назойливо копошащиеся мысли о том, как же тогда выглядит для других он сам.
****
Кацки работает, работает и работает. Надирает задницы зарвавшимся ублюдкам, вычисляет прячущихся в подполье ублюдков. Даже, блядь, спасает людей. Со смертью второго Символа гребаного мира на улицы выползают просто тонны мелкой шушеры. Ничего такого, с чем нельзя было бы справиться и без всяких абсурдно мощных мутировавших передающихся по наследству словно сраный вирус причуд, но достаточно для того, чтобы лишить героев любой надежды на полноценный сон. Впрочем, его это совсем не огорчает. Ненормально яркие сны заебали даже больше удушающей реальности.
Где-то в промежутке слипшихся будней, он наконец опережает Тодороки. Новость не вызывает ничего, кроме горького привкуса разочарования. Впереди него теперь только кажущийся вечным со своей хмурой рожей Старатель, но он не чувствует по этому поводу ни капли азарта. Собственная скорая победа выглядит слишком очевидной, и впервые в жизни он забивает на рейтинги.
Кацки тупо въебывает как проклятый, и в череде мутных, словно отображающихся на старой зажеванной пленке дней, то и дело сталкивается с бывшими одноклассниками. В какой-то момент, он ловит себя на мысли о том, что мертвый взгляд не только у Тодороки. На самом деле, он у каждого из них. Все они разговаривают, двигаются и дерутся так же как и раньше. Последнее, набравшись опыта, они возможно делают даже лучше чем раньше.
Но точно так же, как и весь чертов мир вокруг, они кажутся блеклыми и ненастоящими. Словно запылившиеся портреты самих себя, на глаза которым художник когда-то забыл добавить пару бликов. Чувство неправильности происходящего усиливается каждый раз стоит им только столкнуться, и поэтому он старательно разрывает все имеющиеся контакты.
Несмотря на это, лента мира все равно продолжает крутиться по кругу, не замечая отсутствия грубо вырванных им фрагментов. Снова и снова выдавая заебавшую до тошноты размытую серость.
Но так же, как все сильнее затягивается туманной дымкой явь, сны продолжают становиться все реальнее.
Его тошнит и от этого.
*****
Кацки продолжают сниться сны. Он продолжает их ненавидеть. Это все еще не кошмары, но лучше бы были ими.
Теперь ему снится их неправдоподобно идиллическое детство, слишком яркие панорамы которого буквально выжигают мозги.
Он ненавидит то, что они кажутся более реальными, чем отсыревшее настоящее. Что в них всегда есть гребаный Деку. Живой. Что они не позволяют ему смириться уже наконец со случившимся и просто, блядь, жить дальше.
В конце концов, это становится таким невыносимым, что Кацки убегает как последнее ничтожество. Он забивает на здоровое питание и литрами глушит прежде ненавидимые им кофе с энергетиками, лишь бы спать как можно меньше и не увязать в собственных снах, как в гребаном болоте. Оседающая на языке смесь горечи и синтетической сладости вызывает глухое раздражение, но он все равно продолжает хлестать их под осуждающим взглядом матери, стабильно вламывающейся в его мертвую пустую квартиру.
Она, кажется, считает, что он страдает и его надо поддержать. Это почти так же смешно, как недавняя тирада Очкастого, но рассмеяться ей в лицо не позволяет давно вбитая ею же привычка. Кацки покорно позволяет приносить себе еду, и даже пытается реагировать на попытки разговорить. От всего этого так и веет скрипящей на зубах фальшью.
Она никак не комментирует ни его вид, ни то, что он делает со своей жизнью (или что он с ней не делает). Изредка выговаривает ему за неправильное питание и нездоровый трудоголизм, но никогда не задевает всерьез. И это тоже - неправильно. Кацки хочется встряхнуть ее за плечи, велеть наорать на себя как обычно, насрав на его чувства. Потому что нет, блядь, никаких ебаных чувств. Нет.
В такие моменты даже он сам кажется себе ненастоящим.
Но ничего не меняется, и он молчит, покорно принимая ее заботу, почти задыхаясь от отвращения к самому себе.
******
Мать пытается заботиться о нем. Тоже самое робко повторяет Киришима.
Кацки же тоскливо так, что хочется выть, стоит только завидеть его рожу. Такую же потерянную, как и у остальных. С такими же остекленевшими глазами.
Деку, этот чертов кусок дерьма, умудрился въесться под кожу всем и каждому.
Кацки тоскливо, потому что они уже давно не дети, и Киришиму нельзя привести в норму ни деньгами, ни уебищно тупыми шуточками-издевками. Потому что он давно уже знает, что тот не всегда непоколебимый и отчаянно счастливый идиот.
И от этой удушливой тоски Кацки не хочется ничего, кроме как въебать ему до крови и выбитых зубов при одном лишь виде отчаянно фальшивой "все нормально" улыбочки. Такой же фальшивой, как улыбка сраного Деку перед своей сраной смертью.
Вместо этого Кацки почему-то позволяет ему набиваться себе в напарники на операциях, таскать себя по барам и изображать веселье с "излечением от депрессии". Может отчасти потому, что с Киришимой, как и с Ураракой действительно становится легче. Совсем чуть-чуть. Он так давно мельтешит в его жизни с трудом игнорируемым, навязчиво ярким до нервного тика пятном, что ему присутствие прожигает собой даже густую муть сегодняшнего дня.
Кацки, еще пару месяцев назад старательно рвавшийся любые связи, позволяет заново впутать себя в них.
Может, просто потому что всем им хуево.
******
Кацки сдается и позволяет матери затащить себя на проверку к мозгоправу, когда никак не покидающее чувство нереальности происходящего заебывает настолько, что ухудшается его статистика.
Наверное, Кацки действительно устал. Потому что уже на второй сеанс, на который он притащился сразу после того как подорвал на патруле очередному отвратительному уебку голову, его прорывает. Он рассказывает обо всем: о смазавшейся веренице дней, неотличимо похожих друг на друга, о преследующем его чувстве фальшивости и заебавших до пелены перед глазами снах, в которых жизнь и близко не такая хуевая. В которых сраный Деку не умер, и живет своей ебанутой жизнью всеобщего спасителя. О том, что из-за этого его заебало чувство того, что реальность - нереальна, в отличие от ебаного сна.
Мозгоправ внимательно слушает его спутанные бредни, изредка кивает и со скрипом задрачивает что-то в свой блокнот. Дождавшись, пока его попустит, он некоторое время с важным видом молчит.
Кацки успевает пожалеть, вскипеть и успокоиться - это ебаный частный психолог, а не государственный психиатр с правом на лишение лицензии - прежде чем он раскрывает наконец рот и с осторожными опасающимися интонациями спрашивает:
- Можно ли сказать, что вы считаете, будто бы герой Деку - все еще жив?
В ответ Кацки почти истерически ржет, и шлет нахуй и его, и свою поджидающую за дверью мать.
******
Если бы его спросили о том, какое именно место лучше всего описывает его нынешнее самочувствие, он мог бы с уверенностью сказать: Тартар. Кацки слегка залипает на серые стены этого могильника для похороненных в нем заживо отбросов, позволяя провести себя в нужную комнату, и не сразу замечает как они останавливаются перед обшитой сталью дверью. Молчаливая охрана с опаской косится на него - с его репутацией ему все еще не особо доверяют, и вряд ли будут, будь он гребанным номером два хоть сто раз. Он выгоняет их парой хлестких ругательств и, не колеблясь, заходит внутрь.
Шигараки Томура выглядит даже более хуево, чем в их последнюю встречу. Если тогда он был практически гребаным исчадием ада, то сейчас он пустая шелуха, жалкий остаток себя прежнего. Жестко прикованный к стальному стулу, съежившийся под болезненно ярким светом ламп и без своих рук - всех рук - он выглядит настолько ничтожным, что Кацки не может выдавить из себя ни капли ненависти. Сплошное брезгливое презрение.
У Шигараки отсутствующий взгляд и бессмысленное лицо - он даже не зомби, как когда-то лестно отозвался о нем Кацки. Теперь он больше похож на раздавленное насекомое.
Кацки не садится, встает перед ним, и пытается высмотреть в этой пустышке хоть что-то от ублюдка, убившего Деку. Пустышка медленно поднимает голову, бессильно растягивая уголки гнилого рта в откровенно мерзенькой улыбке.
Узнал.
Шигараки безумно щерится и сплошным потоком выблевывает такой неописуемый бред, что Кацки даже не пытается прислушаться. Шигараки Томура теперь пустышка не только снаружи, но и внутри. Он выплевывает напыщенную чушь, надеясь задеть его разговорами о предсмертных криках гребаного Деку, и том, как ему должно быть хорошо теперь с его причудой. Поток чужого дерьма льется мимо ушей, и Кацки с несвойственным себе спокойствием безразлично наблюдает за кривляющимся ничтожеством.
Он пришел сюда, в надежде проснуться, но вместо этого попал на настоящий фарс одного актера.
Кацки выходит из комнаты стремительно, не давая ублюдку и шанса доиграть свою дерьмовую роль до конца.
Ему кажется, что мир душит его.
******
В какой-то момент зажеванная кассета ломается окончательно.
Кацки почти глохнет от собственного взрыва, но зато от злодея, едва не прикончившего Тодороки, остаются только ошметки горелой плоти - сраный мусор.
Сайдкики и подоспевшая полиция судорожно расчищают развалины бывшего торгового центра, разыскивают уцелевших после нападения гражданских и погружают раненных - Тодороки в том числе - в кареты скорой. Кацки рявкает на какого-то медика, пытавшегося утянуть его в одну из них, и уходит из этой дыры подальше. Точнее, пытается.
Привычно из ниоткуда - Кацки вспоминает о его присутствии на этой операции только сейчас -
появляется Шинсо, встает напротив, преграждая дорогу дальше. Кацки смотрит в его серое от усталости лицо, холодные безразличные глаза и едва ли не по слогам цедит:
- Отъебись.
- Сколько ты не спал?
От Шинсо подобные вопросы звучат просто смехотворно - синяки и то выглядят лучше его кругов под глазами - в отличие от них всех, Шинсо всегда выглядел живым мертвецом. Кацки начинает злиться, потому что для таких вопросов он должен выглядеть еще хуже.
- Пошел ты...
И, наверное, он действительно слишком вымотался, потому что в следующую секунду мир выключается.
Гребаный ублюдок и его сраная причуда.
******
Он просыпается в больнице, тяжело дыша от ярости. Сегодня ему приснился тот раз, когда чертов Деку кинулся на защиту какой-то безликой мелочи. Перед глазами все еще стоит его слезливое, отчаянное лицо и дрожащие кулаки. Настоящий, мать его, герой.
Ладони все еще слегка саднят после того злодея, и это так сильно напоминает ощущения от во сне, что почти пугает его. Кацки сдирает бинты и делает пару-тройку взрывов. Просто так.
******
Кацки не знает, что делает в палате у Тодороки. Они никогда не были друзьями или даже приятелями, хотя и на удивление хорошо работали в паре. Теперь же Кацки даже видеть его не хотелось, слишком уж хреново тот выглядел.
Кроме него здесь еще целая толпа бывших одноклассников, его присутствие не должно выделяться - нужно только скупо пожелать выздоровления и свалить - но он все равно чувствует себя лишним. Кацки давно уже не видел их, и теперь они застают его врасплох - все выглядят слишком нормально. Иногда в них проскальзывает что-то от прежних замерших кукол, проскальзывает и тут же теряется, утопая в бессмысленной болтовне. Кацки не вслушивается и не всматривается - он злится.
Мир словно шагнул вперед, оставив его позади.
Внутри вязко разливается горечь и разочарование, и Кацки идет к выходу, не оборачиваясь. У самых дверей он сталкивается с двумя женщинами смутно напоминающими Тодороки. У обеих красные глаза и усталые лица, но они не выглядят несчастными. Кацки все-таки оглядывается и заставляет себя посмотреть. Тодороки потрепан и выглядит откровенно дерьмово, у него тоже красные глаза и все еще больной взгляд. Кацки смотрит и чувствует, как удушливый стыд сжигает горечь - словно он вернулся на много лет назад в прошлое. Кацки снова застал то, что не должен был.
Но такой Тодороки выглядит настоящим, уже не походя на гребаный ходячий труп. И на этот раз Кацки не чувствует злости.
*****
Кацки берет отпуск неожиданно даже для самого себя. Серый мир вокруг не прекращает проигрывать одну и ту же заебавшую мелодию, но Кацки упорно спит до обеда, объедается исключительно полезной пищей и исправно навещает родителей, у которых от этого явно смешанные чувства. И это наконец-то, блядь, срабатывает.
Сны все так же сводят его с ума, еда - безвкусное дерьмо, а родители только раздражают, но он уже не чувствует себя сраной пустышкой. Кацки все еще вязнет в фальшивой серости, но он снова чувствует себя собой, и этого оказывается достаточно, чтобы сцепить зубы и взять себя наконец в руки.
И может поэтому Мидория Инко, позвонившая в дверь его картины, кажется совсем ирреальной. Она сильно сдала. Кацки почти мгновенно отводит взгляд, но все равно замечает и обвисшую пепельную кожу, и совсем по-старчески сгорбленные плечи. Мидория Инко похожа на древнюю старуху, и то, что у этой старухи знакомое лицо, пугает до чертиков.
Она отказывается зайти, только теребит нервно сумку - слишком знакомый жест - и долго мнется, перед тем как вытащить оттуда пачку старых школьных тетрадей. Знакомых до боли в тут же сжавшихся кулаках.
Кацки отстраненно выслушивает путанные объяснения о переезде и уборке перед ним, о перерытых вещах Деку и его найденных сраных записях. Мидория Инко, выглядящая как призрак, явилась, чтобы разворотить напоследок в его голове могилу собственного сына. Будто не хватает того, что Кацки до сих пор так и не зарыл ее до конца, позволив гниющему трупу - Деку - отравлять свою жизнь. Мидория Инко прощально кланяется ему, заставляя чувствовать себя грязно и жалко. Может быть поэтому Кацки и принимает от нее бесполезный старый мусор, раздражающее напоминание.
Кацки сам не знает почему не выбрасывает тетради к черту. Он долго держит их в руках, прежде чем положить на дальнюю полку и забыть. Искры с ладоней чуть опаляют обложки, но записи остаются целыми.
******
В этом году никто не устраивает встречу выпускников. Киришима звонит ему за несколько дней до этого, предлагает - просит, если начистоту - навестить со всеми могилу Деку. Кацки без зазрения совести посылает его к черту. Это не годовщина смерти Деку, и даже не его гребаная настоящая могила. Кацки там делать нечего. У прощающегося Киришимы до тошноты понимающий голос, но, к сожалению, Кацки не успевает послать его к черту еще раз.
Перед днем встречи он почти не спит, попросту не может заснуть. Ему давно уже не снилось прошлое, а настоящее почти вернулось в свою колею. Но в эту ночь предчувствие сводит его с ума, не дав и глаз прикрыть.
Наутро Кацки не выдерживает, хватает с полки запылившиеся тетради и выходит из квартиры. Он не едет на встречу, не едет к родителям, проезжает мимо пустого дома мертвого Деку и останавливается только у самой лесной чащи.
Здесь они когда-то играли в героев. Здесь Кацки его возненавидел.
Старый ручей высох, бревно развалилось и трухлявыми обломками усыпало его обмелевшее дно. Кацки садится прямо на холодную землю и открывает наконец тетради. Там - предсказуемо - сущий бред, шизофренические записи гребаного сталкера Деку. Страницы исписанного текста и много, слишком много - Кацки.
Кацки читает это дерьмо внимательнее, чем учебники когда-то. В какой-то момент ему кажется, что он может услышать чужое бормотание, заебывающее до белых пятен перед глазами.
В какой-то момент Кацки засыпает.
Во сне ему снова четыре. Он сидит в ручье - вода холодная, пробирает до костей, но ободранные колени все равно горят огнем. Голова кружится и болит, и он не сразу замечает руку прямо у себя под носом.
Гребаный Деку улыбается - робко, но открыто. Доверчиво.
Кацки хмурится и поджимает губы, но наконец-то поступает правильно.
Рука Деку теплая.
Проснувшись, Кацки не чувствует ничего особенного: мир не изменился. Никаких вернувшихся красок или хотя бы чувства облегчения. Но Кацки впервые за долгое время чувствует себя проснувшимся. Он смотрит в унылое серое небо еще пару минут, прежде чем сжечь тетради одним взрывом. Почему-то Кацки уверен - больше Деку ему сниться не будет.
Конкретно этот фик, точнее его идея и первая тыща слов, у меня уже давноооо. Аж с самого зфб. Изначально сие было очень распухший драббл, в котором я просто не смог остановиться страдая Бакуго
Я давно хотел написать какую-нибудь депрессивную серость, где депрессия постепенно смазывается и персонаж не то чтобы преодолевает ее, но его попускает. Ну и просто было интересно немного попрепарировать сложные чувства Бакуго Хотя в процессе я немного увлекся этим, и вышел какой-то околопреслеш, все же настаиваю, что это джен. Был имКонечно, мой старый друг дедлайн попортил мне все немного, навеяв сумбурности и провисаний, но хей, я наконец-то закрыл старый гештальт! Очень приятно дописывать старые фики, оказывается Крч, я ни о чем не жалеюНазвание: Used to be
Автор: Professional Hero
Пейринг/персонажи: Бакуго-центрик, Мидория Изуку
Персонаж месяца: Бакуго Кацки
Тип: джен
Рейтинг: PG-13
Жанр: ангст
Размер: 4225 слов
Саммари: Все, чего ему хочется - это закрыть глаза и заснуть. Может быть, когда он проснется, все произошедшее дерьмо окажется жалким кошмаром.
Дисклеймер: Boku no Hero Academia © Kōhei Horikoshi
Предупреждения: оос, невычитано, нецензурная лексика, сюжет почти весь сплошная рефлексия, спойлерИзуку умер
читать дальше
- Все в порядке, - сорванно шепчет Деку с перебитой гортанью.
Нихуя не в порядке, думает Кацки.
- Рот закрой. Нихуя не в порядке, - говорит Кацки.
Сраный Деку смеется, и неестественно яркая, словно ненастоящая, кровь хлещет из его горла, пузырится на губах и слезами выступает на ресницах. Сейчас бы сказать что-нибудь глупое, но обнадеживающее - правильное, однако Кацки просто не может выдавить ничего подобного. Вместо этого он заставляет себя опустить взгляд на чужую грудную клетку, и тут же отводит. Потому что там гребаное месиво из крови, отделенной от крошева костей плоти и праха.
Чудо, что Деку может говорить. Чудо, что он вообще еще жив.
Но вот в том, что случится еще одно чудо, и он выживет, Кацки не уверен.
Глаза жжет от пыли, стоящей вокруг столбом, и Кацки зажмуривается. Перед глазами плывут огненные круги. Он тоже потерял много крови. С трудом разлепив разом потяжелевшие веки - нельзя терять сознание - он сталкивается взглядом с Деку. Тот явно на пределе, но все еще пытается что-то сказать.
- Кач... чан, пожалуйста...
Кацки хмурится и уже готовится велеть ему заткнуться и ждать медиков во второй раз, когда Деку шумно сглатывает, и выдавливает:
- П...п-причуда.
В голове взрывается понимание, а глаза застилает пеленой бешенства. Он громко рычит, не обращая внимания на пульсирующую боль в собственных ребрах, и яростно выплевывает:
- Иди на хуй, Деку. Сдохнуть хочешь?!
Ублюдок Деку смотрит на него с непонятным слезливым выражением лица, и улыбается.
******
Кацки просыпается в палате под мерный писк больничных аппаратов. Едва открыв глаза, он натыкается на тяжелый взгляд детектива Цукаучи, и этого достаточно, чтобы понять: чуда не случилось.
Тут же удушающей волной накатывает оглушительная усталость, и все, чего ему хочется - это закрыть глаза и заснуть. Может быть, когда он проснется, все произошедшее дерьмо окажется жалким кошмаром. Тупым сном.
Но Цукаучи замечает, что он проснулся, и, разумеется, никуда не уходит. Кацки хочет послать и его и его устало обреченный вид далеко и надолго, но стоит только попытаться открыть рот, как глотку дерет так, словно в нее набили колотого стекла. Цукаучи с равнодушным видом смотрит на то, как он силится выкашлять гортань, а затем подает стакан воды. Дожидается пока он прочистит горло, и странно сдавленным голосом наконец спрашивает.
- Я не взял ее, - почти зло хрипит Кацки, и отворачивается.
Он не хочет об этом говорить. Как и видеть кого-либо. Детектив Цукаучи, кажется, удовлетворяется ответом, и тихо выходит.
Несмотря на это, заснуть больше не получается и Кацки лежит, тупо уставившись в стену, пока не приходят врачи.
*******
На поминках Кацки не плачет, как Киришима, и его не пидорасит как Тодороки. Он не знает, что вообще делать и как себя вести, потому что по сути ему просто никак.
Глухо ноют еще не конца сросшиеся ребра, ушибленные внутренности, сломанная рука. Раздражающе стягивает глотку черная удавка галстука. Давят на нервы слившиеся в сплошной поток назойливые плач и тихие всхлипывания.
Притащившая его сюда мать стоит вдалеке, пытаясь утешить рыдающую Мидорию-сан (называть ее "мамашей Деку" почему-то никогда не получалось даже в мыслях). Кацки уже наскреб кое-как ту крохотную часть себя, что не была чертовым сукиным сыном, и выразил ей свои соболезнования. Так что теперь ему хочется только свалить как можно быстрее.
Когда к ним подходит какой-то мужчина, Кацки не сразу понимает кто это. У мужчины сгорбленные плечи, спутанная копна кудрявых волос и едва различимые веснушки на бледном костистом лице. Кацки никогда еще не видел папаши Деку, и пиздец как несмешно, что впервые это случилось на его же похоронах. Впрочем, Кацки все равно даже не подходит к нему.
Тот, кого можно было назвать отцом Деку по праву, уже шесть лет как лежит в земле.
На поминках Деку собралась гребаная толпа: будто пришел каждый, кого тот когда-либо спасал. А может быть, так оно и есть. Кацки, в общем-то, нет до них дела.
Остаток церемонии он молча пялится на урну с тем, что когда-то было Деку, и никак не может поверить в реальность происходящего.
*****
Впервые это происходит в тот же день. Кацки приползает в свою полупустую квартиру, ненормально усталый, сам себе напоминая заползающего в берлогу пришибленного зверя.
Он проваливается в тяжелое душное болото, стоит только ему уложить гудящую голову на подушку. Долго беспокойно вертится, скручивая простыни, пока чернильная темнота перед глазами постепенно не сходит, расплываясь, и вытесняется глянцевой картинкой сна.
Ему снится церемония выпуска из Юуэй. Воспоминание-сон реалистично до болезненной рези в глазах.
Перед ним заново проносятся, вызывая смутное беспокойство, необычно умиротворённая улыбка Айзавы, радостные крики опьяневших от счастья одноклассников и невыносимо сильное, несмотря на свою невозможность, ощущение присутствия Олмайта.
Счастливая улыбка гребаного Деку, с его вконец заебавшим: давай постараемся, Каччан.
Просыпается он даже более разбитым, чем ложился.
******
Его раны излечиваются всего через две недели после смерти Деку. Все это время он с нетерпением ждет восстановления. Ему кажется, как только это произойдет, что-то наконец изменится.
Когда это происходит ничего не меняется. Реальность все так же кажется неестественно заторможенной. Дни проходят мимо, как если бы он торчал на дне реки, под толстым слоем воды. Словно он до сих пор спит и никак не может заставить себя проснуться.
Некоторое время он пытается работать в обычном темпе, но что-то мешает ему сосредоточиться. Чувство неправильности все нарастает, пока до него не доходит - Деку.
Его все еще много. Слишком много. О нем говорят и плачут везде: на улицах, в метро, в телевидении и интернете. Тысячи голосов сливаются в одно сплошное "Деку, Деку, Деку".
Но не в геройской сети. Она кажется ненормально пустой без своих надоедливых уведомлениях о том, что герой Деку берет дело, герой Деку выполнил взятое дело, что герой Деку случайно спас кого-то...
Кацки однажды замечает это, и с тех пор не может выкинуть из головы. Ему приходится прикладывать усилия, чтобы не проверять то и дело экран. А мысль, что ему больше не с кем соревноваться - никто не дышит в затылок, остервенело наступая на пятки - оглушает не хуже удара поддых. Чувство несоответствия не уходит, а только усиливается.
Кацки переводится на Хоккайдо. Идиотская, на первый взгляд, идея. Да и на второй с третьим тоже. Оправданием переводу послужили тренировки по развитию пределов причуды в условиях низких температур. Настоящую причину Кацки назвать не может, да и не хочет.
Хоккайдо бесит его с первой же минуты, как он ступает на его землю. Здешний собачий холод пробирает до костей, и Кацки ненавидит его. Так же, как ненавидит деревенеющие на ветру сухие ладони, мечущиеся от страха глаза местных недозлодеев и фальшиво-дружелюбных недогероев.
На Хоккайдо ночи кажутся ненормально длинным, хотя Кацки уверен, что на их широте это невозможно.
Но ночи длинные, и сны тоже.
Чем более замыленной смутной дымкой покрывается явь, тем четче и детальней становятся сновидения. Ему снится Юуэй: с ее просторными светлыми классами, шумными коридорами и мельтешащим тут и так Деку.
Каждый раз он просыпается до крайности переполненный препаршивейшим чувством глухой тоски.
Кацки ненавидит эти чувства, но даже ненависть кажется будто бы ненастоящей и припорошенной пылью.
******
В итоге Хоккайдо нужен всего месяц на то, чтобы в край его заебать. Он возвращается в Токио, и Урарака первая, кого он встречает по приезду.
Они нос к носу сталкиваются на патруле, и он почти вздрагивает от неожиданности. Слившаяся с посеревшим миром Урарака вызывает смутное отвращение.
Ее волосы выглядят короче, чем он запомнил, а лицо уродуют свежий шрам и насквозь фальшивая улыбка. Она растягивает в ней губы, кивая: все в порядке. То, что нихуя не в порядке разглядел бы даже слепой.
Он дергает плечами. Его не ебет. И именно потому что его не ебет, он тащит ее в ближайший бар - надираться вдрызг.
Утро встречает его лежащим на полу, с раскалывающейся от похмелья головой - главной причиной почему он, блядь, не бухает. Зато, к счастью, он полностью одет. Сучка Урарака мертвым сном дрыхнет на диване, с которого он, видимо, наебнулся ночью. Она тоже полностью одета, и одного этого хватает на то, чтобы выбить из него вздох облегчения.
Он уходит в душ, чтобы по возвращению обратно найти ее по-хозяйски сидящей на единственном в кухне стуле, с бутылкой в руках. Глаза у нее все еще стеклянные, но, как ему кажется, по большей части от головной боли. Теперь она не улыбается - кривит горько губы. Он делает вид, что не замечает ни этого, ни ее слез, и только грубо отбирает бутылку.
- Не тебе одной хуево.
Кацки и сам не уверен, относится ли это только к похмелью, поэтому когда она со слишком опустошенным видом кивает, отдает выпивку обратно.
В тот же день во всех газетах пестрят уебищные заголовки на тему того, как скоро Уравити оправилась после смерти Деку, и как быстро подхватил эстафету всегда питавший к нему неприязнь Граунд Зеро.
Кацки тошно от того насколько хуево это звучит само по себе, и он не сдерживается, взрывает камеры с микрофонами пары-тройки особенно обнаглевших уебков.
В тот же вечер ему названивает Очкарик. Голос у него самый что ни на есть суровый, совсем не тот дрожащий писк, с которым он зачитывал свою речь на похоронной церемонии. Очкарику интересно, настолько ли Кацки мудак, чтобы "воспользоваться состоянием Урараки-сан". Это так смешно, что в первые секунды он не может понять, действительно ли Очкарик не осознает насколько это, блядь, нелепо. Кацки, например, понимает. Именно поэтому Кацки громко ржет в трубку, и шлет его нахуй несколько раз. Напоследок он добавляет, что сучка Урарака куда опасней, чем Очкарик вообще только может себе представить, и нужно быть полным долбоебом, чтобы "воспользоваться" ей.
А Кацки далеко не долбоеб.
Разумеется, он также не говорит, что для этого нужно быть еще и куда большим ублюдком чем он на самом деле является. Едва ли кто-то ему поверит.
****
Журналисты сходят с ума, выспрашивая у него подробности "отпуска", "отношений" с героиней Уравити и "мнения" о том, как теперь героям быть. Кацки раздражается и кричит, но все это кажется странно наигранным. У него не получается разозлиться по-настоящему. Чувствующий себя сраной пустышкой, он вяло огрызается на вопросы и отделываетсяпустыми ругательствами, пока счетчик взорванных камер продолжает расти.
В какой-то момент (примерно тогда же, когда журналисты начинают доебываться до их с Деку "давней вражды и вроде бы дружбы") ему даже становиться интересно, какого хуя с расспросами о нем лезут именно к нему. Тот же Тодороки был все еще выше его в рейтинге, и с Деку они были куда как ближе, поближе даже, чем Деку с Ураракой. На взгляд Кацки, если с кем-то у Декуи могли быть "отношения", так это именно с ним. Но о нем ничего не слышно уже довольно давно.
Почему, он понимает, когда встречает его впервые после своего "отпуска".
Тодороки выглядит мертвым. В смысле, действительно, действительно мертвым. У него пепельное лицо, слои бинтов, лабиринтами тянущиеся под ворот и рукава одежды, пустой и совершенно бессмысленный взгляд.
Он напоминает несвежий труп, который, наверное, забыли похоронить еще в день смерти Деку, и это блядски пугает.
Они попадают на совместную зачистку одного из сотен раскиданных по Токио складов с какой-то нелегальной хуетой. И хотя Кацки всерьез ожидает, что тот и двигаться будет как ебанный мертвец, отыгрывая роль бесполезного балласта, в бою он куда больше чем раньше похож на идеально отлаженную бесчувственную машину. С заданием они справляются минут за двадцать максимум.
Вернувшись домой, Кацки еще долго разглядывает в зеркале собственное отражение. Из головы никак не получается выкинуть назойливо копошащиеся мысли о том, как же тогда выглядит для других он сам.
****
Кацки работает, работает и работает. Надирает задницы зарвавшимся ублюдкам, вычисляет прячущихся в подполье ублюдков. Даже, блядь, спасает людей. Со смертью второго Символа гребаного мира на улицы выползают просто тонны мелкой шушеры. Ничего такого, с чем нельзя было бы справиться и без всяких абсурдно мощных мутировавших передающихся по наследству словно сраный вирус причуд, но достаточно для того, чтобы лишить героев любой надежды на полноценный сон. Впрочем, его это совсем не огорчает. Ненормально яркие сны заебали даже больше удушающей реальности.
Где-то в промежутке слипшихся будней, он наконец опережает Тодороки. Новость не вызывает ничего, кроме горького привкуса разочарования. Впереди него теперь только кажущийся вечным со своей хмурой рожей Старатель, но он не чувствует по этому поводу ни капли азарта. Собственная скорая победа выглядит слишком очевидной, и впервые в жизни он забивает на рейтинги.
Кацки тупо въебывает как проклятый, и в череде мутных, словно отображающихся на старой зажеванной пленке дней, то и дело сталкивается с бывшими одноклассниками. В какой-то момент, он ловит себя на мысли о том, что мертвый взгляд не только у Тодороки. На самом деле, он у каждого из них. Все они разговаривают, двигаются и дерутся так же как и раньше. Последнее, набравшись опыта, они возможно делают даже лучше чем раньше.
Но точно так же, как и весь чертов мир вокруг, они кажутся блеклыми и ненастоящими. Словно запылившиеся портреты самих себя, на глаза которым художник когда-то забыл добавить пару бликов. Чувство неправильности происходящего усиливается каждый раз стоит им только столкнуться, и поэтому он старательно разрывает все имеющиеся контакты.
Несмотря на это, лента мира все равно продолжает крутиться по кругу, не замечая отсутствия грубо вырванных им фрагментов. Снова и снова выдавая заебавшую до тошноты размытую серость.
Но так же, как все сильнее затягивается туманной дымкой явь, сны продолжают становиться все реальнее.
Его тошнит и от этого.
*****
Кацки продолжают сниться сны. Он продолжает их ненавидеть. Это все еще не кошмары, но лучше бы были ими.
Теперь ему снится их неправдоподобно идиллическое детство, слишком яркие панорамы которого буквально выжигают мозги.
Он ненавидит то, что они кажутся более реальными, чем отсыревшее настоящее. Что в них всегда есть гребаный Деку. Живой. Что они не позволяют ему смириться уже наконец со случившимся и просто, блядь, жить дальше.
В конце концов, это становится таким невыносимым, что Кацки убегает как последнее ничтожество. Он забивает на здоровое питание и литрами глушит прежде ненавидимые им кофе с энергетиками, лишь бы спать как можно меньше и не увязать в собственных снах, как в гребаном болоте. Оседающая на языке смесь горечи и синтетической сладости вызывает глухое раздражение, но он все равно продолжает хлестать их под осуждающим взглядом матери, стабильно вламывающейся в его мертвую пустую квартиру.
Она, кажется, считает, что он страдает и его надо поддержать. Это почти так же смешно, как недавняя тирада Очкастого, но рассмеяться ей в лицо не позволяет давно вбитая ею же привычка. Кацки покорно позволяет приносить себе еду, и даже пытается реагировать на попытки разговорить. От всего этого так и веет скрипящей на зубах фальшью.
Она никак не комментирует ни его вид, ни то, что он делает со своей жизнью (или что он с ней не делает). Изредка выговаривает ему за неправильное питание и нездоровый трудоголизм, но никогда не задевает всерьез. И это тоже - неправильно. Кацки хочется встряхнуть ее за плечи, велеть наорать на себя как обычно, насрав на его чувства. Потому что нет, блядь, никаких ебаных чувств. Нет.
В такие моменты даже он сам кажется себе ненастоящим.
Но ничего не меняется, и он молчит, покорно принимая ее заботу, почти задыхаясь от отвращения к самому себе.
******
Мать пытается заботиться о нем. Тоже самое робко повторяет Киришима.
Кацки же тоскливо так, что хочется выть, стоит только завидеть его рожу. Такую же потерянную, как и у остальных. С такими же остекленевшими глазами.
Деку, этот чертов кусок дерьма, умудрился въесться под кожу всем и каждому.
Кацки тоскливо, потому что они уже давно не дети, и Киришиму нельзя привести в норму ни деньгами, ни уебищно тупыми шуточками-издевками. Потому что он давно уже знает, что тот не всегда непоколебимый и отчаянно счастливый идиот.
И от этой удушливой тоски Кацки не хочется ничего, кроме как въебать ему до крови и выбитых зубов при одном лишь виде отчаянно фальшивой "все нормально" улыбочки. Такой же фальшивой, как улыбка сраного Деку перед своей сраной смертью.
Вместо этого Кацки почему-то позволяет ему набиваться себе в напарники на операциях, таскать себя по барам и изображать веселье с "излечением от депрессии". Может отчасти потому, что с Киришимой, как и с Ураракой действительно становится легче. Совсем чуть-чуть. Он так давно мельтешит в его жизни с трудом игнорируемым, навязчиво ярким до нервного тика пятном, что ему присутствие прожигает собой даже густую муть сегодняшнего дня.
Кацки, еще пару месяцев назад старательно рвавшийся любые связи, позволяет заново впутать себя в них.
Может, просто потому что всем им хуево.
******
Кацки сдается и позволяет матери затащить себя на проверку к мозгоправу, когда никак не покидающее чувство нереальности происходящего заебывает настолько, что ухудшается его статистика.
Наверное, Кацки действительно устал. Потому что уже на второй сеанс, на который он притащился сразу после того как подорвал на патруле очередному отвратительному уебку голову, его прорывает. Он рассказывает обо всем: о смазавшейся веренице дней, неотличимо похожих друг на друга, о преследующем его чувстве фальшивости и заебавших до пелены перед глазами снах, в которых жизнь и близко не такая хуевая. В которых сраный Деку не умер, и живет своей ебанутой жизнью всеобщего спасителя. О том, что из-за этого его заебало чувство того, что реальность - нереальна, в отличие от ебаного сна.
Мозгоправ внимательно слушает его спутанные бредни, изредка кивает и со скрипом задрачивает что-то в свой блокнот. Дождавшись, пока его попустит, он некоторое время с важным видом молчит.
Кацки успевает пожалеть, вскипеть и успокоиться - это ебаный частный психолог, а не государственный психиатр с правом на лишение лицензии - прежде чем он раскрывает наконец рот и с осторожными опасающимися интонациями спрашивает:
- Можно ли сказать, что вы считаете, будто бы герой Деку - все еще жив?
В ответ Кацки почти истерически ржет, и шлет нахуй и его, и свою поджидающую за дверью мать.
******
Если бы его спросили о том, какое именно место лучше всего описывает его нынешнее самочувствие, он мог бы с уверенностью сказать: Тартар. Кацки слегка залипает на серые стены этого могильника для похороненных в нем заживо отбросов, позволяя провести себя в нужную комнату, и не сразу замечает как они останавливаются перед обшитой сталью дверью. Молчаливая охрана с опаской косится на него - с его репутацией ему все еще не особо доверяют, и вряд ли будут, будь он гребанным номером два хоть сто раз. Он выгоняет их парой хлестких ругательств и, не колеблясь, заходит внутрь.
Шигараки Томура выглядит даже более хуево, чем в их последнюю встречу. Если тогда он был практически гребаным исчадием ада, то сейчас он пустая шелуха, жалкий остаток себя прежнего. Жестко прикованный к стальному стулу, съежившийся под болезненно ярким светом ламп и без своих рук - всех рук - он выглядит настолько ничтожным, что Кацки не может выдавить из себя ни капли ненависти. Сплошное брезгливое презрение.
У Шигараки отсутствующий взгляд и бессмысленное лицо - он даже не зомби, как когда-то лестно отозвался о нем Кацки. Теперь он больше похож на раздавленное насекомое.
Кацки не садится, встает перед ним, и пытается высмотреть в этой пустышке хоть что-то от ублюдка, убившего Деку. Пустышка медленно поднимает голову, бессильно растягивая уголки гнилого рта в откровенно мерзенькой улыбке.
Узнал.
Шигараки безумно щерится и сплошным потоком выблевывает такой неописуемый бред, что Кацки даже не пытается прислушаться. Шигараки Томура теперь пустышка не только снаружи, но и внутри. Он выплевывает напыщенную чушь, надеясь задеть его разговорами о предсмертных криках гребаного Деку, и том, как ему должно быть хорошо теперь с его причудой. Поток чужого дерьма льется мимо ушей, и Кацки с несвойственным себе спокойствием безразлично наблюдает за кривляющимся ничтожеством.
Он пришел сюда, в надежде проснуться, но вместо этого попал на настоящий фарс одного актера.
Кацки выходит из комнаты стремительно, не давая ублюдку и шанса доиграть свою дерьмовую роль до конца.
Ему кажется, что мир душит его.
******
В какой-то момент зажеванная кассета ломается окончательно.
Кацки почти глохнет от собственного взрыва, но зато от злодея, едва не прикончившего Тодороки, остаются только ошметки горелой плоти - сраный мусор.
Сайдкики и подоспевшая полиция судорожно расчищают развалины бывшего торгового центра, разыскивают уцелевших после нападения гражданских и погружают раненных - Тодороки в том числе - в кареты скорой. Кацки рявкает на какого-то медика, пытавшегося утянуть его в одну из них, и уходит из этой дыры подальше. Точнее, пытается.
Привычно из ниоткуда - Кацки вспоминает о его присутствии на этой операции только сейчас -
появляется Шинсо, встает напротив, преграждая дорогу дальше. Кацки смотрит в его серое от усталости лицо, холодные безразличные глаза и едва ли не по слогам цедит:
- Отъебись.
- Сколько ты не спал?
От Шинсо подобные вопросы звучат просто смехотворно - синяки и то выглядят лучше его кругов под глазами - в отличие от них всех, Шинсо всегда выглядел живым мертвецом. Кацки начинает злиться, потому что для таких вопросов он должен выглядеть еще хуже.
- Пошел ты...
И, наверное, он действительно слишком вымотался, потому что в следующую секунду мир выключается.
Гребаный ублюдок и его сраная причуда.
******
Он просыпается в больнице, тяжело дыша от ярости. Сегодня ему приснился тот раз, когда чертов Деку кинулся на защиту какой-то безликой мелочи. Перед глазами все еще стоит его слезливое, отчаянное лицо и дрожащие кулаки. Настоящий, мать его, герой.
Ладони все еще слегка саднят после того злодея, и это так сильно напоминает ощущения от во сне, что почти пугает его. Кацки сдирает бинты и делает пару-тройку взрывов. Просто так.
******
Кацки не знает, что делает в палате у Тодороки. Они никогда не были друзьями или даже приятелями, хотя и на удивление хорошо работали в паре. Теперь же Кацки даже видеть его не хотелось, слишком уж хреново тот выглядел.
Кроме него здесь еще целая толпа бывших одноклассников, его присутствие не должно выделяться - нужно только скупо пожелать выздоровления и свалить - но он все равно чувствует себя лишним. Кацки давно уже не видел их, и теперь они застают его врасплох - все выглядят слишком нормально. Иногда в них проскальзывает что-то от прежних замерших кукол, проскальзывает и тут же теряется, утопая в бессмысленной болтовне. Кацки не вслушивается и не всматривается - он злится.
Мир словно шагнул вперед, оставив его позади.
Внутри вязко разливается горечь и разочарование, и Кацки идет к выходу, не оборачиваясь. У самых дверей он сталкивается с двумя женщинами смутно напоминающими Тодороки. У обеих красные глаза и усталые лица, но они не выглядят несчастными. Кацки все-таки оглядывается и заставляет себя посмотреть. Тодороки потрепан и выглядит откровенно дерьмово, у него тоже красные глаза и все еще больной взгляд. Кацки смотрит и чувствует, как удушливый стыд сжигает горечь - словно он вернулся на много лет назад в прошлое. Кацки снова застал то, что не должен был.
Но такой Тодороки выглядит настоящим, уже не походя на гребаный ходячий труп. И на этот раз Кацки не чувствует злости.
*****
Кацки берет отпуск неожиданно даже для самого себя. Серый мир вокруг не прекращает проигрывать одну и ту же заебавшую мелодию, но Кацки упорно спит до обеда, объедается исключительно полезной пищей и исправно навещает родителей, у которых от этого явно смешанные чувства. И это наконец-то, блядь, срабатывает.
Сны все так же сводят его с ума, еда - безвкусное дерьмо, а родители только раздражают, но он уже не чувствует себя сраной пустышкой. Кацки все еще вязнет в фальшивой серости, но он снова чувствует себя собой, и этого оказывается достаточно, чтобы сцепить зубы и взять себя наконец в руки.
И может поэтому Мидория Инко, позвонившая в дверь его картины, кажется совсем ирреальной. Она сильно сдала. Кацки почти мгновенно отводит взгляд, но все равно замечает и обвисшую пепельную кожу, и совсем по-старчески сгорбленные плечи. Мидория Инко похожа на древнюю старуху, и то, что у этой старухи знакомое лицо, пугает до чертиков.
Она отказывается зайти, только теребит нервно сумку - слишком знакомый жест - и долго мнется, перед тем как вытащить оттуда пачку старых школьных тетрадей. Знакомых до боли в тут же сжавшихся кулаках.
Кацки отстраненно выслушивает путанные объяснения о переезде и уборке перед ним, о перерытых вещах Деку и его найденных сраных записях. Мидория Инко, выглядящая как призрак, явилась, чтобы разворотить напоследок в его голове могилу собственного сына. Будто не хватает того, что Кацки до сих пор так и не зарыл ее до конца, позволив гниющему трупу - Деку - отравлять свою жизнь. Мидория Инко прощально кланяется ему, заставляя чувствовать себя грязно и жалко. Может быть поэтому Кацки и принимает от нее бесполезный старый мусор, раздражающее напоминание.
Кацки сам не знает почему не выбрасывает тетради к черту. Он долго держит их в руках, прежде чем положить на дальнюю полку и забыть. Искры с ладоней чуть опаляют обложки, но записи остаются целыми.
******
В этом году никто не устраивает встречу выпускников. Киришима звонит ему за несколько дней до этого, предлагает - просит, если начистоту - навестить со всеми могилу Деку. Кацки без зазрения совести посылает его к черту. Это не годовщина смерти Деку, и даже не его гребаная настоящая могила. Кацки там делать нечего. У прощающегося Киришимы до тошноты понимающий голос, но, к сожалению, Кацки не успевает послать его к черту еще раз.
Перед днем встречи он почти не спит, попросту не может заснуть. Ему давно уже не снилось прошлое, а настоящее почти вернулось в свою колею. Но в эту ночь предчувствие сводит его с ума, не дав и глаз прикрыть.
Наутро Кацки не выдерживает, хватает с полки запылившиеся тетради и выходит из квартиры. Он не едет на встречу, не едет к родителям, проезжает мимо пустого дома мертвого Деку и останавливается только у самой лесной чащи.
Здесь они когда-то играли в героев. Здесь Кацки его возненавидел.
Старый ручей высох, бревно развалилось и трухлявыми обломками усыпало его обмелевшее дно. Кацки садится прямо на холодную землю и открывает наконец тетради. Там - предсказуемо - сущий бред, шизофренические записи гребаного сталкера Деку. Страницы исписанного текста и много, слишком много - Кацки.
Кацки читает это дерьмо внимательнее, чем учебники когда-то. В какой-то момент ему кажется, что он может услышать чужое бормотание, заебывающее до белых пятен перед глазами.
В какой-то момент Кацки засыпает.
Во сне ему снова четыре. Он сидит в ручье - вода холодная, пробирает до костей, но ободранные колени все равно горят огнем. Голова кружится и болит, и он не сразу замечает руку прямо у себя под носом.
Гребаный Деку улыбается - робко, но открыто. Доверчиво.
Кацки хмурится и поджимает губы, но наконец-то поступает правильно.
Рука Деку теплая.
Проснувшись, Кацки не чувствует ничего особенного: мир не изменился. Никаких вернувшихся красок или хотя бы чувства облегчения. Но Кацки впервые за долгое время чувствует себя проснувшимся. Он смотрит в унылое серое небо еще пару минут, прежде чем сжечь тетради одним взрывом. Почему-то Кацки уверен - больше Деку ему сниться не будет.